Образование Руси - Державы восточных славян (ч.6)

Однако далеко не все арабы разделяли славян и русов: «Что же касается... русов, – читаем у Ибн Хордадбеха (IХ в.), – то они суть племя из славян». Исследователи обратили внимание на то, что восточные, арабские источники IX–X вв. то подчеркивают, что русы «принадлежат к славянам», как это мы встречаем у очень хорошо информированного иранского писателя IX в. Ибн-Хордадбега, и свободно разговаривают в далеком Багдаде со славянами-рабами, служащими им переводчиками, то, наоборот, противопоставляют русов славянам. Вероятно, арабов вело в заблуждение племя ильменских словен, которые сохранили свое изначальное самоназвание, посему сообщая о славянских племенах, арабы разделяли русов и словен, но когда говорили в широком смысле о славянах, то русы причислялись к роду славянскому.
Но также можно полагать, что такое противопоставление русов и славян носит социальный характер. Русы живут в городах, не пашут землю, собирают со славян налоги за охрану их земель от вторжений чужеземцев, плавают в дальние страны с торговыми целями. Они воинственны, подвижны, богаты. Славяне, наоборот, живут в деревнях, пашут землю, на первый взгляд подчиняются русам, хотя это русы находятся на службе у славян и т. п.
В такого рода характеристике русов и славян не трудно усмотреть деление на два основных класса нарождающегося раннефеодального общества. При этом восточные писатели, естественно, лучше знали «русов» – воинов-купцов, с которыми, сталкивались повсеместно – на Волге и в Бердаа, Итиле и Багдаде, чем «славян», т. е. сельский люд различных земель восточных славян. Поэтому в разделении русов и славян у восточных писателей нельзя усматривать этническое их различие.
С делением на русов и славян мы встречаемся и в сочинениях Константина Багрянородного. Он рассказывает о том, как с наступлением ноября князья «выходят со всеми руссами из Киева» и отправляются в полюдье в славянские земли древлян, дреговичей, кривичей, северян и «остальных славян, платящих дань Руссам». Мы снова сталкиваемся с термином «русы» в значении феодальной верхушки Киевской Руси: купцов-воинов, дружинников, княжеских людей («мужей»).
И это вполне понятно. В Византии и в странах мусульманского Востока о Руси судили и давали характеристику восточным славянам не по смердам, холопам и прочей «простой чади» Руси, а по той ее социальной верхушке, которая была наиболее подвижной, совершала походы, ездила с торговыми целями, вела переговоры от имени «рода (народа) рускаго» и «великаго князя рускаго» и т. п.
Подвластные феодальной верхушке Руси восточнославянские племена еще сохранили и свои местные названия самого различного происхождения, и общее свое наименование – славяне («словенеск язык»).
Из этого отнюдь не следует вывод, что «руссы», «рос», «русы» – господствующая феодальная верхушка (или вовсе каста) древнерусского общества. Просто в отдельных источниках, главным образом восточных, о Руси судили именно по этой верхушке, по тем восточным славянам, с которыми на Востоке и в Византии чаще всего сталкивались.
Рассмотрим еще один аргумент, выдвигаемый сторонниками норманнского происхождения термина «русь». Речь идет о названии днепровских порогов.
В сочинении византийского императора Константина Багрянородного (X в.) приводится название днепровских порогов «по-русски» и «по-славянски». Действительно, некоторые названия порогов «по-русски» суть термины скандинавского происхождения (например, Улворси – от Holmfors – остров водопада, Варуфорс – от Barufors – порог волны), тогда как названия «по-славянски» Островунипраг, Вульнипраг, Неясыть и др.
Чем же объяснить это? Нет сомнений, информаторами Константина Багрянородного были люди, хорошо знавшие плаванье по великому водному пути «из варяг в греки». Они и передали две географические номенклатуры днепровских порогов. При этом славянский информатор понятные ему слова назвал славянскими, а непонятные, скандинавские, окрестил «русскими». Ведь среди хорошо известных в Константинополе послов русских князей было много скандинавов, считавших себя русскими именно в силу своей службы русским князьям («конунгам» «Кенугарда» – Киева и «Хольмгарда» – Новгорода). Они же, видимо, были в числе информаторов Константина Багрянородного, ибо благодаря им славянский Новгород получил в сочинении византийского императора скандинавское окончание «гард» («Немогард»).
Кстати, отметим взаимопроникновение скандинавских и славянского, русского языка. Константин Багрянородный сообщает, что первый порог Днепра носил название «Эссупи», что и по-«русски», и по-«славянски» означает одно и то же – «не спи». «Русское» название седьмого порога «Струкун» звучит по-славянски.
Следовательно, в «русских» названиях днепровских порогов сторонники скандинавского происхождения термина «Русь» не могут найти прочную опору своим взглядам.

Существует и третья версия: русы это славяне, а варяги это скандинавы, не имеющие к русам никакого отношения?
Итак, ряд ученых считает, что варяжского племени русь вовсе не существовало. Такой вывод сделан на основе ПВЛ, в которой летописец упоминает варягов и русь отдельно: «Потомство Иафета также: варяги, шведы, норманны, готы, русь, англы...». Они заявляют, что в древних летописях – Лаврентьевской и Ипатьевской, заключающих в себе раннюю «Повесть временных лет» с некоторыми особенностями, которые отличают один текст от другого, в отрывке: «Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет....», – речь шла якобы о том, что приглашали варягов «и русь, и чудь, и словене, и кривичи, и весь». Т.е. не варяги были «русью», а «русь» в числе других племен отправилась к варягам и приглашала их к себе «княжить и володеть». Продолжив исследования летописей, ученые пришли к выводу о том, что отождествление варягов с «русью» в обоих текстах не является первоначальным. Оно введено составителем «Повести временных лет» первой редакции 1111 г., а согласно предшествующему ей «Начальному своду» 1093 г., восстановленному А. А. Шахматовым, варяжские дружины стали называться «русью» лишь после того, как перешли на юг, в Киев.
Впервые подобную версию выдвинул польский историк XV в. Ян Длугош, пользовавшийся в своих работах русскими летописями очень древнего происхождения, не дошедшими до нас, что делает его труд особенно ценным и интересным. В своей «Истории Польши» он сообщает о приглашении русскими племенами к себе трех князей от варягов. По его версии киевские князья Аскольд и Дир были два брата-потомка древних князей киевских Кия, Щека и Хорива. Часть киевских русов из-за увеличения численности населения и будучи недовольна тем, как правили братья, переселилась в другой край. Эти переселенцы и призвали варягов, которые пришли под начальством Рюрика, Синеуса и Трувора. Они стали князьями, так как призывавшие не могли согласиться насчет выбора князя из своей среды. После их смерти сын Рюрика, Игорь, коварно умертвил Аскольда и Дира и положил начало господству нового княжеского рода на Руси.
Родственные связи Аскольда и Дира с легендарным Кием вызывают серьезные сомнения, как, впрочем, вызывает сомнения факт существования самого Кия. Вызывает сомнения и его мнение, будто русы существовали до того, как, по сообщению «Повести временных лет», начали править славянами Восточной Европы варяги – «русь». Дело в том, что поляк Ян Длугош пытался таким образом обосновать права Польши и Литвы на Киев. Он отождествлял киевских полян с поляками, а Кия считал польским языческим князем. Утверждая принадлежность Аскольда и Дира к потомкам местной (польской) династии, устраненной северными завоевателями, Длугош отрицал тем самым права Москвы, в которой сидели Рюриковичи, на Киев. Таким образом, Ян Длугош не был объективным исследователем, он попросту проигнорировал, что другие польские источники указывают на трех братьев Руса, Леха и Чеха, в которых русы фактически причислены к западным, а не восточным славянам.

Разобравшись с заблуждениями норманистов, приступим к рассмотрению источников о русах.

Одним из первых источников о русах является сообщение патриарха Фотия о нападении русов на Константинополь в 860 г.
В двух речах, произнесенных тогда патриархом Фотием (одна в момент осады Царьграда, другая непосредственно после ухода русов), патриархом резко укорял греков в безнравственности вообще и в необоснованно плохом отношении к русам (как ранее к скифам).
Местами в речах чувствуются совершенно определенные намеки на неизвестные ныне обстоятельства, но отлично понимаемые современниками. Нападение русов было совершенно неожиданным и повергло Царьград в состояние полной паники, так как император, войско и флот были далеко, в походе, а город оставался, в сущности, беззащитным. Фотий с пафосом говорил: «Помните тот час, несносный и горький, когда в виду нашем плыли варварские корабли, навевавшие что-то свирепое и убийственное? Когда это море, утихнув, трепетно расстилало хребет свой, соделывая плавание их приятным и тихим, а нас воздымали шумящие волны брани? Когда они проходили перед городом и угрожали ему, простерши свои мечи? Когда мрак объял трепетные умы и слух отверзался лишь для одной вести: «варвары уже перелезли через стены города, город уже взят неприятелем?» Из речи видно, что русы явились не для грабежа, а для мести. Фотий говорил: «И как не терпеть нам страшных бед, когда мы убийственно рассчитывались с теми, которые должны были нам что-то малое, ничтожное». Упрек ясен – за ничтожную вину византийцы убивали русов, что и вызвало поход 860 года. Далее: «Не миловали ближних... многие и великие из нас получали свободу (из плена) по человеколюбию; а мы немногих молотильщиков бесчеловечно сделали своими рабами». Очевидно, греки обратили нескольких русов из-за долгов в рабство. Понятие «молотильщики» вызывает разные трактовки.
Самое большое число ратников, включая и вспомогательную рабочую силу, которые осаждали Царьград, было тысяч 8. Такой отряд мало что мог сделать против мощных стен города без ряда специальных машин, сооружений и т. д. И вместе с тем русы чуть-чуть не взяли город, во многом потому, что там была невероятная паника. Византийские источники (не все, а лить, некоторые!) сообщают даже о возвращении императора из Азии в столицу.
Чтобы поднять дух населения, Фотий устроил торжественное молебствие с ризой Богоматери, вынесенной на стенах города. Вскоре после этого русы исчезли, сняв осаду. Их уход был объяснен заступничеством Богородицы. Однако ни о какой буре, разметавшей (по летописям) ладьи русов, Фотий не упоминал (исследователи путают поход русов 860 и 866 года, когда корабли Аскльда и Дира разметала буря и вынесен был покров Девы Марии). Русы, досыта награбивши и удовлетворивши свою месть, удалились, ибо делать, в сущности, было нечего, начались болезни, а тем временем могли подойти основные войска императора или флот. С формальной стороны, русов постигла неудача: города они не взяли. Но в действительности они достигли всего, чего хотели. Отомстили во много раз больше и награбили столько, что едва вмещалось в ладьи: богатейшие предместья города и дачи доставили огромную добычу. Венецианская хроника прямо говорит, что русы вернулись «с триумфом».
Поход 860 г., вероятно, был не войной, а карательным налетом, правильно рассчитанным по времени, кратким, но сильным. После него греки еще больше стали считаться с Русью и договорами, с ней заключенными. Намек на это в речи Фотия:
«Почему ты (подразумевается вообще грек) острое копье друзей своих презирал, как малокрепкое, а на естественное средство плевал, и вспомогательные (с античных времен вспомогательные войска Риму обеспечивала Скифия) союзы расторгал, как озорник и бесчестный человек?».
В Прологе сказано, что русы оставили Царьград 7 июля. Так как они явились